так».
Алан снова уходил. Мать опять нехотя отпускала сына. Нужно было только кое-что сделать.
— Алан, мне нужно взять образец твоей крови.
— Зачем?
— Ты же знаешь, наблюдение входит в мои обязанности. В этот раз они запросили анализ крови.
— Ну хорошо.
Алан послушно оголил правую руку. Джоан прижала к ней прибор для забора крови из вены. Легкий укол, самая малость материала.
— Вот. — Мать подала Алану пластырь. Он прилепил его на руку. — Скоро ты вернешься?
— Я до вечера, часов до семи.
Джоан вздохнула.
— Ну, давай.
Едва сын ушел, она с образцом отправилась по заранее найденному адресу.
По возвращении домой Джоан не застала Алана — было еще рано, середина дня. Эмма была на работе. Джоан решила, что стоит попытаться расслабиться и немного отдохнуть. Она легла на кровать в спальне, настроила утилиту-будильник на пробуждение через два часа и активировала паттерн перехода ко сну.
Удушающее чувство беспомощности. И два человека; грубый, отвратительный акт совокупления: крепкий мужчина средних лет, взявший силой девушку-подростка…
«Нет!»
Джоан проснулась. Ей казалось, она задыхается, было тошно, ее всю заполняло нечто, что лишь приблизительно можно описать словом «тревога». Было невозможно мыслить ясно.
Постепенно тревога ослабевала.
«Да, все мы никогда и не были «нами самими». Самообман — самое сердце чувства Себя.
Но это не отменяет прошлого. Так старалась убежать от него… Еще один самообман, как это по-человечески. Подчеркивала разницу между той девчонкой и тем, что было после. Но все-таки оставила ее трагедию, пусть и приглушенную, с собой, отказавшись от стирания».
* * *
2081, зима
«Дети — будущее». Для многих это прописная истина.
Генетическое и культурное наследие. Те, что придут после.
Родители лепят из глины то, что хотят — настолько, насколько податлив материал.
И он вылепил Карлу — вкладывая всю заботу и любовь, на какую был способен. Не все согласились бы с его методами — но разве не стоит пересмотреть многое из того, что человечество долгое время считало нормой? Хайвы, добровольный савантизм и прочее — разве не наглядное доказательство? И он знал, что Карла была с ним согласна. Они вообще редко ссорились — так уж он ее воспитал.
Она будет хранить в своем мозге субличностные модули, сохранит и все внешние слепки — он не сомневался.
И он знал: что бы ни думало большинство, это оно ошибается, а он прав. Он все сделал верно.
Он не считал, что это хуже с точки зрения эго-этики, чем стандартная лепка. Просто усовершенствовал процесс. Двое были близки, как ни один отец со своей дочерью, это определенно; иногда разделялись, периодически снижали степень их единства — чтобы потом слиться вновь. Он учил Карлу, та всем делилась с ним, а он — с ней, с самых ранних ее лет, когда они только начали интеграцию. Отец уделял ей столько внимания, сколько мог. Разве это не забота?
Наставление. Он готовил ее к тому, что ожидало ее как наследницу семейного бизнеса. Не жалел сил и средств на воспитание. Он знал: дочь оценит все это по достоинству. И даже когда его тело умрет, часть его будет в дочери, буквально в ее голове.
Пластичность материала для лепки — мозга — не привилегия только лишь юного возраста, как считалось когда-то очень давно. Но в ранние годы мозг более… податлив.
Отец и дочь были почти едины, когда сливались, — степень цельности соответствовала степени интеграции. Но вставала типичная проблема хайвов: эволюция не приспособила людей к такому межмозговому взаимодействию. Им тоже пришлось потрудиться, но тут со стороны дочери все было гораздо проще, чем у взрослых, решивших объединиться в коллектив: молодой и гибкий мозг куда более открыт воздействиям. Разумеется, и здесь пришлось прибегнуть к имплантатам и хирургии, проблемы оставались. Но у него были деньги. И были те, кто соглашался предоставить услуги в обход установленных предписаний.
Их союз. Их тайна.
Это так удивительно — насколько вещество в черепной коробке порой готово к переменам. Они оставили друг в друге глубокие следы, однако он знал, что рано или поздно придет пора расставаться. Отец следил за тем, чтобы Карла росла способной жить вне их союза, при этом все еще неся в себе те самые части его.
Оба определенно знали, как это больно — одиночество, по периодам разъединения. Теперь, окончательно разъединившись перед процедурой эвтаназии, он имел возможность убедиться в этом еще раз. Последний.
Оба понимали, что тела не вечны, а он не хотел попусту растрачивать свое состояние на продление жизни одного их них.
* * *
2060
Джоан и Эмма шли по набережной кампуса.
— Когда-то здесь ничего этого не было. Изменение климата повлияло, да и вообще…
— Да, я видела старые фотографии начала века. И не узнать, все так поменялось.
Линия фронта в противостоянии моря и суши; слабые волны наступающего прибоя разбивались о серые стены. Двое стояли, опершись о перила. Джоан смотрела куда-то вдаль, прищурив глаза.
— Тебе ведь нравится быть со мной? — спросила она. — Почему?
— Странный вопрос. Вообще, я как-то не задумываюсь о подобных вещах. С чего это ты вдруг?
— Просто интересно. Ну и кроме того — вполне отдаю себе отчет, что я не самый простой человек. Бывает со мной. Минутка интроспекции, знаешь. Привычка раскладывать все по полочкам.
— У всех свои недостатки, у меня, у тебя. Мне приятно рядом с тобой. Обычно не анализирую, просто… живу. Не знаю.
— Мы вместе уже больше полугода. У меня никогда не было таких отношений. Вообще нормальных отношений, пока не начала встречаться с тобой. — Теперь Джоан смотрела на Эмму. — И, знаешь… может, ты и сама догадалась, мне вообще обычно не очень даются отношения с людьми. Я не боюсь, не стесняюсь, только как-то всё…
— Понимаю. Наверное, понимаю.
— Ты… ты не боишься, что все это однажды кончится? Наши отношения, я имею в виду.
— Я не думала об этом. Или старалась не думать. Что на тебя такое нашло? Перестань.
— Прости. Я просто думала кое о чем. Помнишь, я призналась тебе, как стимулировала себя?
— Ну… да. Помню. А при чем тут это?
— Тогда ты ответила, что я старалась для наших отношений. Может быть, это тебя оттолкнет… в любом случае покажется тебе странным, я думаю, но я хотела спросить… — Джоан собралась с силами и вновь заговорила: — Как бы ты отнеслась к тому, если бы я продолжила это делать? Не скрывая от тебя.
Вопрос действительно показался Эмме странным.
— А зачем?
— Тебе все это нравится — то, что есть между нами. И мне
